…Встав с оттоманки, фишка Орлов, генерал-фельд-цейхмейстер, зевнул, почесался, поцеловал в губы императрикс и стал канючить:

— Мамка, дай миллиард до получки. Алехан отдаст.

…Отдавал богу душу граф Никита Иванович Панин (1718—83 гг.). Он сидел в масонской ложе анатомического театра, и на груди его тускло поблескивал тайный мальтийский орден. За окном шло строительство нового здания Коллегии иностранных дел, и было слышно, как перекидывались задорными шутками-прибаутками финские строители — вольные каменщики.

…На Каменном острове Екатерина II в ночь под Рождество не ложилась спать. Дождавшись, когда фрейлины и фавориты ушли к заутрене, она достала из перламутрового шкафчика бриллиантовую, засиженную мухами, чернильницу и, умакнув перо, села продолжать переписку с Вольтером:

«Милый батюшка, Мари Франсуа Аруэ. И пишу тебе письмо. Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня, мин херц, остался. Христом Богом тебя молю, возьми меня отседа. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой. Не говорю о челяди — генералиссимус Суворов-Рымникский стал забывать, как звать-величать государыню. Шлет депешу за депешею: «Виктория, матушка, Виктория!..»

…Получив письмо, великий вольнодумец и вольтерьянец отбил язвительную телеграмму: «Возьми себе шубу, да не было б шуму».

…А шум на Руси стоял великий.

Пьяный Радзивилл, будучи в нетрезвом состоянии, в одиночку дрался со всеми железными канцлерами.

…Трещали такие трескучие морозы, что птицы падали на лету, подстреленные охотниками до рябчиков.

.. Граф Аракчеев (1769–1834 гг.) командовал на плацу будущему императору Павлу: «На первый-второй рассчи-тайсь!»

…Очередной фаворит шумел в покоях императрицы, требуя внеочередного повышения жалованья за ненормированный рабочий день.

…И шумели, шумели нескончаемые пиры. Сосед поил соседа, а на закуску подавали иноземные диковинки: английские пикули и парижскую клубнику. Пикулей и клубнички в то время было много. Это сейчас они идут по талонам за макулатуру.

Юрий НАГИБИН

Заявка на киносценарий

В кадре на фоне камышей титры:

«Путешествие из Люксембурга в Москву».

Вступают скрипки. Где-то за кадром на мотив Равеля поет дичь. Она поет торжественное болеро раннему среднерусскому утру. Из камышей, грациозно держа в зубах подранка и чему-то потаенно улыбаясь, выходит поджарая породистая такса, чем-то похожая на царевну Несмеяну.

«Несмеяна, ко мне», — командую я, и она грациозной трусцой приближается к автору этих слов. Зябко позванивая медалями и сиренево мерцая смуглыми, с лукавой сумасшедшинкой, цыганскими сумерками в древних татарских очах, она, грациозно грассируя, произносит по-французски:

— Пуркуа па, месье? Шерше ля фам [51] .

Наплыв. Крупным планом.

Из глубины салона на меня ласково смотрела Сикстинская мадонна. Она была без ребенка и в своей скромненькой, от Диора, форме бельгийской авиакомпании «Сабена», как будто бы только что сошла с замечательной картины художника Рафаэля, поющей торжественное аллегро-модерато счастливой матери-одиночке. Я невольно залюбовался неброскими статями этой фламандской Гретхен и, замечтавшись, мысленно уже примерял ее на роль Дарьи, героини моего будущего, еще не выстраданного мной сценария, но с грустью подумал вдруг, что сейчас опять в моде профессиональные артисты.

Между тем милая хозяйка салона что-то смущенно произнесла по-немецки, и по выражению ее лица я понял, что пора расстегивать пристяжной ремень. Многоместный лайнер, чем-то похожий на чайку из кинофильма «Чайки умирают в гавани», грациозно подруливал к конструктивно изящному зданию Люксембургского аэропорта. Бог весть, увидимся ли еще когда-нибудь с тобой, Марианна, чем-то похожая на Клеопатру?

Голос за кадром. Странное вообще впечатление производит на русского человека этот Люксембург. Видимо, по закону единства противоположностей столица Великого герцогства с ее магазинами, кафе и тротуарами совсем не похожа на столицу Бирмы с ее исторически сложившимся неприятием катания на тройках и уж ничего общего не имеет с Киото — древней столицей Страны восходящего солнца с ее гейшами, рикшами и мойщиками окон. Нет, нет. Домой!

В кадре восход солнца, камыши.

На фоне вулкана Фудзияма из конструктивно изящного здания Клязьминского пансионата грациозно выходит красивый элегантный мужчина в болотных сапогах, чем-то ужасно отдаленно где-то кого-то напоминающий.

Юлий КРЕЛИН

Ну-ка отними

Из жизни хирургов

Было три часа ночи, когда в разгар операции заведующего хирургическим отделением Глеба Максимовича Кошкина вызвал к себе главврач. «Опять по поводу лампочек в туалете», — подумал он, размываясь. Кабинет главного был увешан медицинскими плакатами и призывами: «Отложение солей — болезнь не сахар», «Ячмень — болезнь века», «Если у вас чешется правая рука — это к экземе», «Развернем борьбу за совмещение нескольких операций на одном рабочем месте!»

Главврач был немолод — злые языки утверждали, что он давал клятву Гиппократу. Это был человек с лисьими глазками, козлиной бородкой и заячьей губой. По выражению его лица Глеб Максимович понял, что разговор будет не из приятных. И действительно, главный устроил ему разнос, накричал на него, и накричал, в общем-то, по делу. Месткомовской проверкой было установлено, что в хирургическом отделении не все было в порядке: нянечки недостаточно хорошо были знакомы с последними публикациями в специальных зарубежных изданиях, медсестра Старухина позволила себе явиться на работу без маникюра, а ординатор Спасокукоцкий (однофамилец известного хирурга) опять в назначении спутал капельницу с клизмой.

Все, что говорил главврач, было справедливо. Если бы не этот его тон и не чернильница, которой он запустил в Кошкина в конце разговора.

Выйдя из кабинета, Глеб Максимович почувствовал себя плохо. Его слегка знобило, болела голова, першило в горле. Опытный врач, он понимал, что о консервативном лечении не может быть и речи, и попросил своего зама Лешу Пирогова (однофамильца великого хирурга) быстренько прооперировать себя, но, по возможности, сохранить ногу.

3 часа 27 минут. В операционной собрался экстренный консилиум. Академики, члены-корреспонденты и просто светила, перебивая друг друга, решали, как быть, вспоминали аналогичные случаи из своей практики:

— А вот, говорят, утюгом хорошо…

— Стакан перцовки с пургеном — и утром как рукой снимет.

— Приезжает муж домой из командировки, а у жены — Паркинсон…

Петя Филатов (однофамилец великого офтальмолога):

— Настаиваю на обследовании глазного дна. По моему методу — с помощью акваланга.

Жора Амударьян (однофамилец Рубена Сырдарьяна из 6-й больницы, ларинголог):

— Кто сказал «а-а-а», должен сказать «бэ-э-э».

Дима Сперанский (педиатр, однофамилец):

— А я утверждаю, что детей нужно лечить точно так же, как взрослых, только лучше.

3 часа 32 минуты. Коллеги из Парижа, Токио, Сыктывкара прислали в необходимом количестве редкие препараты: аспирин, йод, красавку. Спецрейсом была доставлена кровь из Вены.

3 часа 33 минуты. Операционная заполняется звуками музыки. До Глеба Максимовича доносятся слова песенки «Нынче здесь, завтра там» и короткие команды Леши Пирогова своему ассистенту Юлию Крелину (однофамильцу известного писателя):

— Марлю, тампон, скальпель, спирт, огурец…

Разные судьбы

(Из серии очерков «Герой нашего времени»)

Игрой нашего очерка летчик-испытатель Щеглов был из тех, о ком в народе говорят: «хоть и не ладно скроен, да крепко сбит». Сбит он был дважды: первый раз — в районе бывшего Свердловска, где его «Як-40» приняли за американский самолет шпион «У-2», второй раз — в районе острова Сахалин, когда из-за неисправности локаторов его вновь по ошибке спутали с корейским пассажирским «Боингом».