Гаудсамус Игитур — турок

Колобок — мальчик

Заваруха — подводник

Стыдоба — куплетист

Затяжной — парашютист

Марина — их сестра милосердия

Пролог

Отсек затонувшей подводной лодки, тусклый свет электрической лампочки. По ходу действия он все слабеет и вскоре гаснет. Смутно выделяются в кромешной тьме силуэты изнемогающих героев, чуть слышен их хриплый шепот.

Майнриддер. Докладываю обстановку: настроение бодрое. Лодка лежит на дне моря. Все механизмы отказали. В левом отсеке начинается пожар. Правый отсек затоплен. Сверху нас бомбят. Снизу происходит землетрясение… Воды нет, еды нет. Кислород на исходе. А впереди еще три действия…

Заваруха. Амба! (Стреляется.)

Погибель первая

Мстислав Удалой. Опять же, значит, собрал он нас, Прут то есть, в одна тысяча девятьсот девятнадцатом году. Тоже пьеса была, как сейчас помню. Было нас тринадцать, ни один не ушел. Меня на руках унесли. Ну, он мне так сказал, Прут то есть: ты, говорит старик, все равно не жилец на этом свете. Уж больно ты колоритен. Вот за колорит теперь и погибаю. Не поминайте, значит, лихом. (Кончается.)

Торпедюк Игнат. Да будет тебе земля Прутом! Хороший был машинист… (Отдает концы брату.)

Торпедюк Донат. Терпенье и Прут все перетрут! (Отдает концы. В темноте не видно, кто взял их.)

Погибель вторая

Мотоциклидзе(с трудом выдыхает). Марина… Мариночка… Хороший ты девушка… Слушай сюда… У меня, понимаешь, чума начинается…

Марина(нежно). Ты всегда был какой-то чумовой…

Мотоциклидзе(мечтательно). Люблю я тебя, Мариш, и все тебя здесь любят… хорошая из тебя мать-героиня вышла бы…

Марина(мечтательно). Может, еще выйдет…

Мотоциклидзе(бешено). Не выйдет! Ничего не выйдет! У Прута все выйдет. У нас никто не выйдет… (Хрипит. Затихает.)

Марина. Милый… (Поняв.) Любовь — всегда любовь! Смерть — всегда смерть! (Застывает в красивой, позе.)

Погибель третья

Майнриддер, Жюльвернскин, Затяжной, Стыдоба, Бонжур, Гаудеамус Игитур(хором). И мы. Прут, тоже! (Дружно вымирают.)

Колобок(один, мечтательно). А у меня была тетя в отделе распространения. И уж она печатала, печатала, печатала. (Заходится.)

Сергей Смирнов

(1915–1976)

Граф положил графинчик на сундук.

Графинчик был пуст, как душа ревизиониста.

«Выпить бы… Да разве в этой Италии достанешь?» — подумал граф.

Через окно он с ненавистью посмотрел на витрины магазинов, на отвратительное синее море, на неровные горы, беспорядочно поросшие мрачными пальмами и еще какой-то дрянью. Крикливая мелкобуржуазная толпа катилась по грязной улице в погоне за наживой. За углом, в переулке, шла обычная классовая борьба — кто-то кричал: «Акулы!» На душе у графа было тристе [26] .

Русский граф Вася Подзаборов, скрывая службу в СС, жил под именем сеньора Базилио Паскуди. Сын царского сановника, камергера и камертона, он был искусствоведом, но в связи с безработицей содержал публичный дом.

Вошел бывший унтер-оберфюрер СС Клоп фон Клоб.

— Слушай сюда, граф! — сказал он на германском языке. — Сгоняем в Москву! Ксиву дадут и три косых стерлинга в лапу.

— Опять шпионить против первой в мире страны социализма? — застенчиво спросил граф.

— Ан вот ужо и нет! — по-итальянски воскликнул фон Клоб. — Будем шебаршить идеологически. Разложение населения путем внедрения буржуазного мировоззрения.

— Ну, тады еще ничего, — согласился граф. — А не пымают, пока внедрим?

— Ты лопух, — уже по-английски сказал фон Клоб. — В Москве вся интеллигенция заражена тлетворным западным влиянием. Один только есть… Писатель! Железов по фамилии. Ух, зараза, доннер веттер [27] , — выругался он.

В Москву приехали вчетвером. Вместе с Паскуди и фон Клобом агентство «Недейли ньюс» [28] послало специалистку по антисоветской литературе Порцию Уиски, алкоголичку и наркоманку, дочь белоэмигрантской княгини-проститутки и турецкого контрабандиста. Четвертым был фотограф-порнограф Билл Морд, который снимал голых женщин в картинных галереях и спекулировал голландским джином и техасскими джинсами.

Вскоре иностранных гостей пригласил на обед позт Онуфрий Христопродаженский. Он, округло окая, говорил собеседнику «сударь» и воровал в церквах старинные иконы. Кроме того, он был экзистенциалистом и гомосексуалистом, имел подпольный абортарий и, по обычаю московских писателей, занимался скупкой краденого. Обедали у Онуфрия также сын расстрелянного полицая художник Стеаринов, писавший портреты иностранных шпионов, и его жена Липочка, проживавшая на оккупированной территории и имевшая родственников за границей. За столом сидели еще два-три пленных, отсидевших войну в лагерях уничтожения, и несколько напрасно реабилитированных врагов народа.

Говорили о литературе.

— «Октябрь» и «Огонек» — отвратительные органы! — ораторствовал Онуфрий. — Оголтело ортодоксальные оба! Врут оглушительно. Околпачивают обывателя. Обожаю обывателя! — откровенно объяснил он.

Порция Уиски вылила в залепленный помадой рот братину водки, закурила опиум и, поглаживая под столом угловатое колено Онуфрия, спросила:

— А что вы думаете о Железове?

— Оглоблей бы огреть! — озлобленно ответил он. — Ошалелый обалдуй!

Порция ущипнула его за дряблую ляжку и захлопала в ладоши. Художник Стеаринов и враги народа одобрительно закивали. Билл Морд глупо захохотал, выплевывая на скатерть жевательную резину, А граф Вася, русский в душе, вдруг почувствовал неприязнь к Онуфрию и теплую симпатию к незнакомому Железову.

Лежа на тахте, Уя переводила уругвайский роман на перуанский язык. Потом позвонил ее друг, револьверщик 6-го разряда, и пригласил ее на лекцию «Интегральное образование компоненты электронно-вычислительных машин».

— Кстати, там будет писатель Железов, — сказал он. — Я хочу вас познакомить. Вы не читали его роман о бдительности? Называется «Братья Ежовы» — исключительно жизнеутверждающая штука! Сильнее, чем «Фауст» Гете! А его повесть «Вошь» о творческой интеллигенции, изданная в Китае тиражом в сто миллионов! На втором месте после портрета Мао.